Он аккуратно убрал утюг в шкаф. Вазу с цветами и в горшках расставил на верхнюю часть шкафа. Вязание со спицами явно было «не на своём» месте. На всякий случай закатил гантели под кровать. Висевший на стене бутафорский меч, подаренный на юбилей коллегами из НИИ победоносно сверкал — снял со стены и спрятал за занавеску, облокотив о подоконник. «Что ещё»? Тяжёлая, хрустальная ваза с фруктами, переливалась перламутром своих мелких граней. «Не поднимет» — блеснула надежда в его голове — «хорошо».
Далее взор упал, словно тяжёлая печать на африканскую скульптуру слона из чёрного дерева, кем-то из друзей-географов, привезённую из далёкого континента. «Дорого» — продолжали мелькать мысли, предупреждая о любых, непредвиденных опасностях.
Словно капитан он окинул «бескрайние просторы» комнаты, что пчелиной сотой потерялась в старой «хрущёвке». В «хрущёвке», что уныло и на века вросла и нелепо торчала среди таких же, хаотично разбросанных, что в микрорайоне между кладбищем и Ботаническим садом при каком-то НИИ. Старая мебель из протёртых с пятнами стульев, двух кресел, на которые аккуратно наброшены вылинявшие покрывала с бахромой, по краям напоминали свисающие макаронины. Старый диван был изрядно продавлен в центре. Напротив него первый цветной «Горизонт», на телевизоре вязанная салфетка, любовно закрывающая верхнюю часть лампового агрегата. Сверху хрустальный башмачок, подаренный когда-то на свадьбу будущей тёщей МарьВасильной. Два-три фото; семейные, армейские и из «непорочных лет».
Сел. Вспомнил, что нужно поменять жиклёр в карбюраторе старой «Волги». В комнате стояла тишина и было слышно, как жужжит и бьётся о стекло залётная, жирная муха, угадившая в проём между оконными рамами. Где-то из-под потолка глухо, еле слышно доносилось что-то про «я буду долго гнать…» и так далее по тексту. Слева в соседней квартире невидимый, как фантом, упрямо и монотонно сверлил стены, прерываемые ударами молотка. Справа всегда была тишина. Там, за стеной, не вставая уже который год, лежала парализованная Мария Ильинична, в прошлом учительница по русскому языку и литературе. Выйдя на пенсию, почувствовала себя плохо и слегла. Её сестра приехала из какой-то Воронежской глуши за ней присматривать, впрочем, не без задней мысли. Снизу — чета средних лет алкоголиков, которые вечно вели бои на своей незамысловатой 12-метровой территории. Что-то громко падало и резкие, неожиданные удары чего-то тяжёлого перемежёвывались россыпью отборного мата. Ночью бои возникали неожиданно и так же резко и быстро стихали… Днём же эта парочка, угрюмо с распухшими физиономиями без малейшей мимики, словно зомби, убирали мусор во дворах домов, подметали осенью листья, а зимой с утра пораньше раздражали уборкой снега, с лязгом «шлифуя» промёрзший асфальт металлическими лопатами.
Он замер и всё о чём-то вспоминал или думал. Перебирал в голове, как ненужный хлам какие-то обрывки из воспоминаний, прожитых лет, как-то невзрачно, серо, без событийно. Вспомнил институт, армию на 2 года после второго курса, потом возвращение в родные стены института. Общежитие. Первый секс с одногруппницей, кажется Катька была. Алкоголь и первые мысли о чём-то неопределённо великом. О таком, чтобы все ахнули, но вот о чём не совсем понятно. Но страшно хотелось. Потом свадьба, родители скинулись и купили молодым квартиру. Было невероятное счастье. Потом череда каких-то лет. Вспомнил грустное. Как-то летом на реке утонул отец. Очень любил рыбалку, но так, чтобы по-русски, с водочкой, у костерка. Сел пьяный на моторку и только его видели. Нашли только через неделю. Что же ещё? В этом году младший пошёл в школу. Старший в 8 классе — угрюмый, замкнутый пацан со взглядом, ничего в целом не выражающим. Возможности средние. Рос слегка мечтательным и очень любил природу, как и его дед, только пока без водки. Ещё в детстве любил выпиливать лобзиком разные полочки и выжигать с помощью выжигателя нехитрые орнаменты. Летом рыбалка, осенью грибы, зимой коньки, весной костры и так из года в год.
— Зина, — громко позвал он свою жену. Зина готовила на кухне что-то вкусное, откуда доносились, невероятно пронизывающие и щекочущие ноздри, запахи Зининой стряпни…
— Зина, — повторил он уже с раздражением и тревогой в голосе. В комнату вошла средних лет женщина в переднике. На голове бигуди разноцветными трубочками были разбросаны, туго обвив вокруг себя жидкие бесцветные волосы. Свет ровно лился из окна, напротив. Силуэт Зины в проёме двери на мгновение, казалось, потемнел. Детали куда-то исчезли, словно стали неясными, потеряв первоначальную чёткость, и она как-то демонически, картинно застыла…
— Зина, я должен тебе что-то сказать… важное…- он тоже на мгновение замер, словно должен был сообщить что-то важное не Зине, а себе.
— Да, милый, — как-то даже лениво ответила Зина и посмотрела ему так же в глаза. На секунду время застыло и повисло в пространстве невидимой тяжестью. За стеной справа впервые стало как-то шумно. Послышались невнятные крики соседки. В этом крике были слышны причитания, перебиваемые какими-то взвизгиваниями, воплями и в вязкой массе слов было лишь понятно, что кто-то умер.
«Всё-таки умерла», — вспомнил вдруг он, имея ввиду Марию Ильиничну. «Не дожила немного до своего юбилея, жаль», — опять словно проговорив про себя он понял, что это сбивает его с главного, а именно с того, что он собирался поведать своей Зине.
Набрав, побольше воздуха, он выпалил на одном дыхании не останавливаясь, не делая паузы и в конце, проглотив окончание слова: — Зина, я от тебя ухожу… Именно в тот самый момент, его взор порезался об острый, блестящий и искрящийся в свете, выглянувшего вдруг из-за туч солнца, край кухонного, длинного ножа, вылетевшего из ловких рук Зины…
«Поздно», — просвистела пулей у виска мысль в его тяжёлой голове. Но мысль действительно явилась слишком поздно…
Далее взор упал, словно тяжёлая печать на африканскую скульптуру слона из чёрного дерева, кем-то из друзей-географов, привезённую из далёкого континента. «Дорого» — продолжали мелькать мысли, предупреждая о любых, непредвиденных опасностях.
Словно капитан он окинул «бескрайние просторы» комнаты, что пчелиной сотой потерялась в старой «хрущёвке». В «хрущёвке», что уныло и на века вросла и нелепо торчала среди таких же, хаотично разбросанных, что в микрорайоне между кладбищем и Ботаническим садом при каком-то НИИ. Старая мебель из протёртых с пятнами стульев, двух кресел, на которые аккуратно наброшены вылинявшие покрывала с бахромой, по краям напоминали свисающие макаронины. Старый диван был изрядно продавлен в центре. Напротив него первый цветной «Горизонт», на телевизоре вязанная салфетка, любовно закрывающая верхнюю часть лампового агрегата. Сверху хрустальный башмачок, подаренный когда-то на свадьбу будущей тёщей МарьВасильной. Два-три фото; семейные, армейские и из «непорочных лет».
Сел. Вспомнил, что нужно поменять жиклёр в карбюраторе старой «Волги». В комнате стояла тишина и было слышно, как жужжит и бьётся о стекло залётная, жирная муха, угадившая в проём между оконными рамами. Где-то из-под потолка глухо, еле слышно доносилось что-то про «я буду долго гнать…» и так далее по тексту. Слева в соседней квартире невидимый, как фантом, упрямо и монотонно сверлил стены, прерываемые ударами молотка. Справа всегда была тишина. Там, за стеной, не вставая уже который год, лежала парализованная Мария Ильинична, в прошлом учительница по русскому языку и литературе. Выйдя на пенсию, почувствовала себя плохо и слегла. Её сестра приехала из какой-то Воронежской глуши за ней присматривать, впрочем, не без задней мысли. Снизу — чета средних лет алкоголиков, которые вечно вели бои на своей незамысловатой 12-метровой территории. Что-то громко падало и резкие, неожиданные удары чего-то тяжёлого перемежёвывались россыпью отборного мата. Ночью бои возникали неожиданно и так же резко и быстро стихали… Днём же эта парочка, угрюмо с распухшими физиономиями без малейшей мимики, словно зомби, убирали мусор во дворах домов, подметали осенью листья, а зимой с утра пораньше раздражали уборкой снега, с лязгом «шлифуя» промёрзший асфальт металлическими лопатами.
Он замер и всё о чём-то вспоминал или думал. Перебирал в голове, как ненужный хлам какие-то обрывки из воспоминаний, прожитых лет, как-то невзрачно, серо, без событийно. Вспомнил институт, армию на 2 года после второго курса, потом возвращение в родные стены института. Общежитие. Первый секс с одногруппницей, кажется Катька была. Алкоголь и первые мысли о чём-то неопределённо великом. О таком, чтобы все ахнули, но вот о чём не совсем понятно. Но страшно хотелось. Потом свадьба, родители скинулись и купили молодым квартиру. Было невероятное счастье. Потом череда каких-то лет. Вспомнил грустное. Как-то летом на реке утонул отец. Очень любил рыбалку, но так, чтобы по-русски, с водочкой, у костерка. Сел пьяный на моторку и только его видели. Нашли только через неделю. Что же ещё? В этом году младший пошёл в школу. Старший в 8 классе — угрюмый, замкнутый пацан со взглядом, ничего в целом не выражающим. Возможности средние. Рос слегка мечтательным и очень любил природу, как и его дед, только пока без водки. Ещё в детстве любил выпиливать лобзиком разные полочки и выжигать с помощью выжигателя нехитрые орнаменты. Летом рыбалка, осенью грибы, зимой коньки, весной костры и так из года в год.
— Зина, — громко позвал он свою жену. Зина готовила на кухне что-то вкусное, откуда доносились, невероятно пронизывающие и щекочущие ноздри, запахи Зининой стряпни…
— Зина, — повторил он уже с раздражением и тревогой в голосе. В комнату вошла средних лет женщина в переднике. На голове бигуди разноцветными трубочками были разбросаны, туго обвив вокруг себя жидкие бесцветные волосы. Свет ровно лился из окна, напротив. Силуэт Зины в проёме двери на мгновение, казалось, потемнел. Детали куда-то исчезли, словно стали неясными, потеряв первоначальную чёткость, и она как-то демонически, картинно застыла…
— Зина, я должен тебе что-то сказать… важное…- он тоже на мгновение замер, словно должен был сообщить что-то важное не Зине, а себе.
— Да, милый, — как-то даже лениво ответила Зина и посмотрела ему так же в глаза. На секунду время застыло и повисло в пространстве невидимой тяжестью. За стеной справа впервые стало как-то шумно. Послышались невнятные крики соседки. В этом крике были слышны причитания, перебиваемые какими-то взвизгиваниями, воплями и в вязкой массе слов было лишь понятно, что кто-то умер.
«Всё-таки умерла», — вспомнил вдруг он, имея ввиду Марию Ильиничну. «Не дожила немного до своего юбилея, жаль», — опять словно проговорив про себя он понял, что это сбивает его с главного, а именно с того, что он собирался поведать своей Зине.
Набрав, побольше воздуха, он выпалил на одном дыхании не останавливаясь, не делая паузы и в конце, проглотив окончание слова: — Зина, я от тебя ухожу… Именно в тот самый момент, его взор порезался об острый, блестящий и искрящийся в свете, выглянувшего вдруг из-за туч солнца, край кухонного, длинного ножа, вылетевшего из ловких рук Зины…
«Поздно», — просвистела пулей у виска мысль в его тяжёлой голове. Но мысль действительно явилась слишком поздно…
{$te}